* * *
– Там берег образует такую красивую подкову.
– Как же ты смог её бросить?
– На счастье.
«Не надо испытывать счастья, счастье не любит пыток», – в немой диалог с гуляющей парой на набережной вступил я. И меня поддержали лебеди, захлопав крыльями, они прилетали сюда, на берег залива, каждый год, чтобы отложить все дела, потом яйца, но прежде свить гнездо. Птицы были сильнее людей, в отличие от них, мужчинам было трудно отложить свои яйца, чтобы подумать о строительстве гнезда для единственной и неповторимой. Определиться всегда было сложно. Надо ли мне с кем-то жить, или подождать ещё? Тем более что гнездом ещё и не пахло.
Тем временем залив целовал неугомонных птиц, парочка лебедей подошла совсем близко, будто ловкий незаметный официант, сервируя столик прибрежного кафе, нарисовал на нём две белые чашки. Они чокались и танцевали. Свадьба проходила во дворце, обстановка окунула гостей в роскошь, саксофонист загибал медью воздух. За столом собрались разные люди, которые хорошо знали пару, но плохо друг друга, то есть совсем. Тамада пытался всех обобщить и постоянно напоминал, для чего мы здесь собрались. Шила ела за двоих, я за двоих пил. Она нашла себе собеседницу по левую руку, я завёл разговор с соседом по правую, словно положил себе в тарелку немного незнакомого странного салата и начал пробовать. Скоро я понял, что это не моё. Мы находимся в разных измерениях. Он пил воду, и теперь меня уже отделяло от него три бокала сухого белого Шардоне. «Шардоне ты моя Шардоне» хотелось мне процитировать Шиле Есенина:
«Там, на севере, девушка тоже,
На тебя она страшно похожа,
Может, думает обо мне»… – вспомнил я почему-то свою далёкую сестру Тину.
«Шардоне ты моя, Шардоне», – подлил мне ещё вина, вытянув руку из-за спины, официант. В начале вечера я чувствовал, что сзади, словно часовой на посту, стоит гарсон, который следит за обстановкой на столе. За движением бокалов, ножей и вилок. Потом я к нему привык, привык к хорошему за каких-то полчаса. Но, к счастью, не я один находился под Шардоне, скоро за столом, но не только «за», а и «под», и «у стола» тоже. Деньги уходили не зря. Уходили они из чувства такта, они не хотели своим меркантильным видом омрачать такое белое событие.
Ночью я не спал, в голове всё ещё крутилось Шардоне, под рукой была недовольна жена. «Спи, дорогая, спи». – «Как я могу спать, когда ты не спишь? Я не могу так, я не могу так больше», – пыталась она начать ночные репетиции нашего театра. Но я был начеку, я набрасывал на неё занавес своих рук и говорил спокойно: «Тебе нельзя злиться, от злобы у тебя появляются морщины». Шилу в мешке не утаишь. Не унималась, выскочив из одеяла, жена: «Я не могу так больше, мне нужен сильный мужчина, на которого я смогу положиться». – «Хорошо, завтра же брошу пить». – «Завтра мы идём на день рождения к твоему брату». – «Ну, значит, послезавтра». – «Послезавтра театр». – «Отлично, хоть одну постановку посмотрю на трезвую голову, не замороченную тамошним буфетным шампанским». – «Зачем мне мужик, с которым я не могу выпить хотя бы шампанского?» – «Тебе сейчас показать?» – «Не хочу, покажи лучше мужика, с которым я смогу пить, который не будет нажираться по пустякам, ты найдёшь мне такого?» – «Таких полно, им только дай, или ты хочешь просто выпить?» – «Я хочу просто спать, я хочу нормально спать, чтобы не просыпаться по ночам». – «Считай, что это тренировки, перед тем, как завести детей». – «Дети, какие могут быть дети». – «Красивые» – «Я не хочу вешать на себя ворох обязательств, когда ты постоянно не можешь контролировать себя, своё состояние. Я не хочу тащить на себе всё хозяйство, я не хочу постареть раньше времени». – «Не волнуйся, всё у тебя будет хорошо, красивая моя женщина, спи, я тоже скоро приду». – «Не надо», – хлопнула дверь.
Кофе был выпит, и гарсон убрал со стола чашки. Парочка лебедей снова слилась со стаей. Я смотрел в небо. Прохладное дыхание апреля впитывалось в одежду. Я достал сигарету и закурил, чтобы ещё немного побыть в своём кабинете, посидеть, подумать, чтобы допеть лебединую песню.
«Что здесь думать? Надо ехать домой, к жене, поближе к её рукам и губам». Мне захотелось срочно её обнять.
Когда было не с кем, я общалась с сигаретой, та без умолку распространяла сплетни дыма, которые скоро исчезали. Хоть и вредная, но чем не подруга на пару чашек кофе. Артур так и не позвонил, хотя обещал.
«Чёрт, надо было позвонить или взять Шилу с собой, опять будет скандал».
Пока я об этом думал, тень нажралась света и упала ниже некуда. «Скоро навалится темень. В темноте нет теней». Я встал из-за столика и двинулся к стоянке.
* * *
– Чего не позвонил?
– У меня была такая мысль.
– Засунь свою мысль в презерватив, чтобы не оплодотворилась, – пыталась Шила шутить и дерзить в одном флаконе. «Артур, очнись. Раньше, когда мы ещё не были мужем и женой. Помнишь? Мы ругались с тобой, мы ссорились в хлам, мы расставались навечно, потому что каждый из нас знал, что сможет вернуться. Это была прекрасная война. А сейчас всё успокоилось, угомонилось, будто чувствам, как Финскому заливу, поставили дамбу, ни тебе штормов, ни тебе наводнений».
Мозг мой сплошное обязательство, тело разгильдяйство, ему нравилось задрать ноги на диван. Внешность женщины – это карма её. Красота – это карма. Она всегда ею недовольна, однако требует аплодисментов от других. Когда у неё нет возможности изменить что-то, остаётся пенять на погоду: «Устала и хочу на море, почему всем можно, мне нет?» Конечно, и меня иногда грызло чувство зависти, это, пожалуй, самое мерзостное из всех чувств, самое разрушающее. Словно измена, оно раскачивает, растаскивает стройное здание отношений изнутри. Термиты. Вот откуда рыжие муравьи. Их становилось всё больше. Скоро они уже стали тараканами в голове. Тебе начинает казаться, что живёшь ты как-то не так, что другие гораздо лучше, начинаешь сравнивать себя настоящую с их виртуальными отчётами из сети. Ты постоянно пытаешься встроить себя в другую чужую жизнь. Скорее даже примерить её платье на своё раздражённое настоящей жизнью обнажённое тело. Это как мерить платье подруги или шубу.
– Тебе нельзя злиться. Злость разрушает твою красоту. Смотри, какая морщина по лбу пошла, будто трещина.
– Да, красота зашкаливает. Летом я сама не своя, я всё время ищу море.
– Будет тебе море.
– Когда?
– Когда выйдет из берегов.
* * *
Утро было странным, я надел на себя окно. Урбанизм хорошо комбинировал со вставками природы, игра весны с железобетоном, небо, расшитое крышами разного цвета, словно полотно Матисса, прикинулось холстом.
Я успел ухватить концовку своего сна, пока тот не испарился: спать на сеновале было, мягко сказать, неудобно. Иглотерапия. Солома впивалась в кожу. И тут уже не до запаха свежескошенной травы, тут уже не до стихов, не до любви. Хорошо, что девушка, а то бы всю ночь считали звёзды, чтобы как-то отвлечь свою кожу от насущных проблем, нажитых на задницу, на спину и на другие части тела.
